очень нравилось
Что он был там тогда
И в его рассказах
Была особенная, страшная
Радость человека
Которому дали
Которому разрешили
Давить, мучить
Беззащитных людей
Которые что-то там о себе
Возомнили
Но это я уже
Немного отвлёкся
Подполковник Д-сюк
Начальник оперативного отделения
Штаба нашей дивизии
В обычной жизни
Был довольно добродушным
Человеком
С туповатым
Фельдфебельским лицом
Вызывающим ассоциации
С персонажами Ярослава Гашека
И он разрешал нам
Пострелять
Когда не было особой работы
Мы с утра получали личное оружие
(Да, у каждого было личное оружие
Которым мы почти никогда не пользовались)
Ехали на стрельбище
И – стреляли
Я помню
Я на всю жизнь запомню
Это странное удовольствие
Это странное наслаждение
Стрелять
Стрелять из автомата Калашникова
Чувствовать отдачу
Удерживать эту машину
Эту страшную штуку в руках
Эту живую штуку
Это явно живое существо
В своих руках
И направлять его действие
Туда, куда тебе надо
Но это вторично
А самое главное
Это просто чувствовать
Вот это живое биение
Стальной плоти
Вот эту страшную вибрацию
Вот эту силу, выскакивающую из рук
И уж там не важно
Попал ты куда-нибудь
Или не попал
Я один раз получил пятёрку
На таких писарских стрельбах
Очень удачно
Поразил все мишени
Какая разница
Главное – вот эта
Трудно удерживаемая
Почти сладостная вибрация
И власть над ней
И власть над тем
Во что, в кого
Ты сейчас стреляешь
Даже если это просто
Мишень
Это как причащение злу
Если хоть раз вот так стрелял
Лёжа на земле
И целясь в мишень
И ощущая эту вибрацию
Дальше будешь
Любую военную новость
Пропускать через это ощущение
Через это ни с чем не сравнимое чувство
Когда у тебя в руках
Смертоносная штука
Живая, как смерть
И ты можешь её укротить
И стрелять куда тебе нужно
И убивать
Убивать убивать убивать
Вернее, уничтожать
Живую силу противника
Убивать убивать убивать
Убивать убивать убивать
Со сладостной стальной дрожью
С дикой этой вибрацией
Если один раз это делал
Хочется это делать ещё и ещё
Только сдерживаешь себя
Только думаешь, что нельзя убивать
Что не хочешь убивать
Убивать – это грех
И всё равно, всё равно
Интересно спросить людей
Стрелявших
Из автоматической винтовки М16
Наверное, какие-то другие ощущения
Или такие же
Или такие же.
Арсений Гончуков
Его дневник
Смотреть на себя голого было неприятно и стыдно. Случалось это в гостиницах. Шёл в душ, затем обтирался, но не насухо, распахивал дверь прогретой ванной и выходил в номер – любил внезапное ощущение прохлады, охватывающее со всех сторон голое влажное тело, тёплый весенний ветерок с балкона и вот … зеркало. Останавливался, сначала смотрел в глаза, оценивал лицо, становился серьёзен, затем опускал взгляд ниже, поворачивался туда и сюда … Живот и ляжки. Чуть тёмные коленки. Смуглые руки. Плечи. И снова живот. Вспоминал своё тело в юности, тонкое, лёгкое, будто полое, хрупкое, как у кузнечика, но что делать – годы … Хотя какие ещё годы? Ему было сорок с небольшим. Ещё свеж, ещё не всё потеряно. Как говорили, как думал сам. Не уточняя, что именно не всё и что нужно делать, чтобы это не всё не было потеряно окончательно.
Был тяжёлый период в жизни, разожрался страшно. Целыми днями сидел и ел. Как ходил на работу. Вечером риса варёного накладывал в суповую тарелку, а на него сверху пару прожаренных в майонезе окорочков. Мог закусить бутербродом с колбасой. На десерт – пару пирожных либо полбанки сгущёнки. Сгущёнка цементировала всё внутри, склеивала. После ужина его валило в тягучий сон; спал, а затем со звоном в башке вставал и полночи тёрся у холодильника.
Бывало, уставал жрать. Целыми днями думать об этом, решать, что готовить, идти в магазин, выбирать, покупать, жарить-парить, а затем мять, жевать, глотать, насыщаться, спать, чтобы через несколько часов – снова … Спрашивал себя, почти стонал: чем я занимаюсь целыми днями? Почему на ночь думаю об одних только сосисках и котлетах? Думаю, не выдерживаю, встаю и жру … Жарю колбасу. Варю ракушки. Откидываю. Вываливаю их в тающем жёлтом масле, пока не появляется пшенично-сливочный аромат, пока не врывается в него запах жареной говядины, густой, туповатый, жирный …
Наконец надоело. Увидел в зеркале лицо, не узнал, показалось – маска. Лицо ведь почти не полнеет, только по краям, с боков, и в первую очередь внизу, у шеи. Там как будто тесто всходит, прёт жир. Хочется ткнуть иглой – в лицо, в живот, в ляжки, – чтобы сдулись.
Не выдержал, решился: разделся догола, поставил камеру, приладил к столу, включил запись и стал ходить по комнате, туда, сюда, приближаясь, отдаляясь, боком, делая вид, будто нет её, как будто он – кабанчик, мельтешит, бегает, подпрыгивает в естественных условиях джунглей! Снял. Заставил себя (лучше бы поджарки свиной настрогал), сел смотреть. Было больно и обидно. Словно его унижали, словно плевали на него. На видео бегал какой-то огромный белёсый мужик и носил перед собой, прижимая к животу, что-то ещё более бледное и круглое, пугающе большое, шарообразное – собственно сам живот. Задница была худая, плечи покатые, узкие, а живот существовал отдельно, глобусом, мячом, вещевым узелком, независимым членом тела (живущим скорее у тела). Чужеродная грыжа. Брюшко.
Он выключил видео. Сидел, дышал, горело лицо, сжимало в груди. Неужели это – я? Неужели оно – это я? Катастрофа. Он так себя запустил. Что делать. А как же котлеты. Рис. Ракушки. Сардельки. Поджарка с подушечками жирка. Толстое одеяльце шоколада на заварном кольце. Молочный коктейль после
